— Эй, Чжу Девять Каратов, что с тобой? — Это был ещё один кули. Обратившись к старику на шаньдунском диалекте, он поправил ему мешок.

— Да... да... — с облегчением и радостью вздохнул старик. Это был приятель из оставшейся далеко на севере родной деревни и глава сообщества из десяти человек. — Ети всех богов, я... я просто поскользнулся...

Тот пригляделся к нему в тусклом свете единственной лампочки наверху. Полные муки старые слезящиеся глаза, напряженные мускулы.

— Этот я возьму, отдохни немного, — сказал старику земляк. Умело сняв лямки, он поставил мешок на доски пола. — Я скажу этому безродному чужаку, этому бахвалу десятнику, что ты пошёл облегчиться. — Он сунул руку в карман поношенных драных шортов и передал старику маленький скрученный кусочек сигаретной фольги. — Возьми. Я вычту за это из твоей зарплаты сегодня вечером.

Старик пробормотал слова благодарности. Из-за боли, разливающейся во всем теле, он почти не соображал. Его земляк взвалил мешок на спину, крякнув от натуги, уперся лбом в лямку и, переступая ногами в узлах вздувшихся вен, стал медленно подниматься по лестнице, довольный совершенной сделкой.

Старик прокрался с площадки в пыльную нишу и присел на корточки. Трясущиеся пальцы развернули сигаретную фольгу со щепоткой белого порошка внутри. Он зажег спичку и осторожно подвел под фольгу, чтобы нагреть её. Порошок стал чернеть и дымиться. Он тихонько поднес дымящийся порошок к ноздрям и стал глубоко вдыхать, снова и снова, пока каждая крупинка не превратилась в дым, который он с такой благодарностью втягивал в легкие.

Он прислонился к стене. Боль вскоре прошла и сменилась радостным возбуждением, охватившим его всего. Он снова ощутил себя молодым и сильным и теперь знал, что закончит смену как надо, а в эту субботу пойдет на скачки и выиграет двойную кинеллу. Да, эта неделя станет для него счастливой. И он вложит все, что выиграет, в недвижимость. Да, сначала в небольшую недвижимость. Но после бума его собственность вырастет в цене, будет расти и расти. А потом он продаст её и выручит целое состояние. Купит ещё и ещё. Станет почтенным прародителем, и внуки будут сидеть у него на коленях...

Он встал, выпрямился, потом спустился назад по лестнице и встал в очередь, нетерпеливо ожидая, когда подойдет его черед.

— Цзю ни ло мо, шевелись, — проговорил он на своем певучем шаньдунском диалекте. — Я не могу ждать весь вечер! Мне в полночь на другую работу.

Другая работа поджидала его на строительной площадке в Сентрал, недалеко от «Хо-Пак», и он понимал, что это благословение богов — два приработка в одну ночь помимо обычного ломания хребта на стройке. Он понимал также, что именно недешевый белый порошок сделал его другим человеком, снял усталость и боль. Ему, конечно, было известно, что белый порошок — штука опасная. Но он не терял благоразумия и принимал его, лишь когда кончались силы. То, что он прибегал к помощи коварного снадобья почти каждый день, а то и два раза в день, его не очень-то заботило. «Джосс», — сказал он про себя, пожав плечами и взваливая на спину новый брезентовый мешок.

Когда-то он был крестьянином, старшим сыном в семье землевладельцев из северной провинции Шаньдун в плодородной дельте постоянно меняющей свое русло Хуанхэ — Желтой реки, где веками выращивали фрукты и пшеницу, соевые бобы, арахис, табак и самые различные овощи.

«Ах, наши милые поля, — счастливо думал он, забираясь по ступенькам и не обращая внимания на колотящееся сердце, — наши милые поля, приносящие богатый урожай. Такие красивые! Да. Но тридцать лет назад настали Плохие Времена. Пришли Дьяволы из-за Восточного моря со своими пушками и танками и разграбили нашу землю. Военачальники Мао Цзэдун и Чан Кайши прогнали их, но потом передрались между собой, вновь опустошив землю. Вот мы и бежали от голода — я, моя молодая жена и двое моих сыновей. И мы пришли сюда, в Благоухающую Гавань [147] , чтобы жить среди чужаков — южных варваров и заморских дьяволов. Всю дорогу мы шли пешком. Мы выжили. Я почти все время нес своих сыновей. И теперь моим сыновьям шестнадцать и четырнадцать, и у нас есть две дочки, и все они один раз в день едят рис, и этот год станет для меня счастливым. Да. Я выиграю кинеллу или дневную двойную, и в один прекрасный день мы поедем домой, в мою деревню, и я заберу наши земли обратно, и мы засадим их снова, и председатель Мао будет рад, что мы вернулись, и позволит нам забрать обратно наши земли, и мы будем жить так счастливо, так богато и так счаст...»

Он уже вышел из здания и остановился возле грузовика. Кто-то снял с него ношу и поставил рядом с остальными мешками. Служащие банка проверяли и перепроверяли номера. В этом переулке стояли два грузовика. Один, уже загруженный, ожидал под охраной. Единственный невооруженный полицейский лениво наблюдал за проезжавшими машинами. Вечер был теплый.

Старик повернулся, чтобы уйти. И тут он заметил трех подходивших европейцев — двух мужчин и женщину. Они остановились у дальнего грузовика и стали смотреть на него. Рот у кули раскрылся.

— Цзю ни ло мо! Вы только поглядите на это чудовище с соломенными волосами, — сказал он, ни к кому не обращаясь.

— Невероятно! — откликнулся другой носильщик.

— Да, — подхватил Чжу.

— В каких возмутительных нарядах появляются их шлюхи на людях, верно? — с отвращением произнес другой сморщенный старый грузчик. — Выставляют напоказ свои чресла, щеголяя в таких узких брюках. Видно каждую, ети её, складку на нижних губах.

— Спорю, туда можно засунуть целый кулак и всю руку, и то дна не достанешь! — усмехнулся другой.

— А это кому-нибудь надо? — Чжу Девять Каратов громко отхаркнулся, сплюнул и пошёл обратно вниз в приятных мечтаниях о субботе.

— Если бы только они так не плевались. Это отвратительно! — деликатно заметила Кейси.

— Это старинный китайский обычай, — объяснил Данросс. — Они считают, что в горле сидит злой дух, от которого нужно постоянно избавляться, иначе он задушит тебя. Плевать в общественных местах, конечно, запрещается, но для них это пустые слова.

— А что сказал этот старик? — спросила Кейси, глядя, как тот побрел обратно к служебному входу в банк. Она уже больше не сердилась и была очень рада, что идет с мужчинами ужинать.

— Не знаю: я не понимаю его диалекта.

— Могу поспорить, это был далеко не комплимент. Данросс засмеялся.

— Тут вы бы не проиграли, Кейси. Они о нас самого низкого мнения.

— Этому старику, должно быть, все восемьдесят, а он тащил свою поклажу, словно перышко. Как они умудряются сохранять форму?

Данросс пожал плечами и ничего не сказал. Он знал как. Ещё один кули, опустив свою ношу на грузовик, уставился на Кейси, отхаркнулся, сплюнул и пошёл назад.

— И тебе туда же, — пробормотала Кейси, а потом сымитировала ужасное харканье и плевок на двадцать футов.

Данросс и Бартлетт покатились со смеху вместе с ней. Китаец продолжал молча смотреть на чужеземку.

— Иэн, к чему все это? — спросил Бартлетт. — Зачем мы сюда пришли?

— Я подумал, может, вам захочется увидеть пятьдесят тонн золота. Кейси даже охнула:

— Все эти мешки с золотом?

— Да. Пойдемте.

Данросс повел их по грязной лестнице в золотохранилище. Банковские служащие вежливо поздоровались с тайбанем, а невооруженные охранники и грузчики уставились на них во все глаза. Под этими пристальными взглядами обоим американцам стало не по себе. Но при виде золота их беспокойства как не бывало. Вокруг на стальных полках аккуратными стопками лежали золотые слитки — по десять в каждом ряду и по десять в высоту.

— Можно подержать один? — попросила Кейси.

— Пожалуйста, — сказал Данросс. Он наблюдал за спутниками, стараясь понять, насколько они жадные. «В моей игре ставки высокие, — снова подумал он. — Я должен знать, чего стоят эти двое».

Кейси никогда не приходилось держать в руках столько золота. Бартлетту тоже. Пальцы у них дрожали. Глядя на один из маленьких слитков широко открытыми глазами, она погладила его, прежде чем поднять.