«Сколько строят, — отметил про себя Бартлетт. — Может, стоит заняться здесь строительством? Когда на такую прорву людей приходится так мало земли, это сулит прибыль, огромную прибыль. И вложения окупаются за три года, подумать только!»

Разбрызгивая лужи, подлетело такси. Одни пассажиры вылезли, другие, ворча, забрались в машину. Вышедшая из дома китайская чета — громогласная матрона, с огромным зонтом, в дорогом плаще поверх чунсама, в сопровождении кроткого и тихого мужа — пробралась мимо американца и остальных в начало очереди. «Вот уж хрен тебе, детка! — сказал про себя Бартлетт. — Передо мной тебе проскочить не удастся». И он занял более удобную позицию. Часы показывали 10:35.

«Что дальше? Хватит отвлекаться на Орланду!

„Струанз" или Горнт?

Сегодня стычка; завтра, в пятницу, день будет непростой; в выходные — перегруппировка сил. В понедельник — последний штурм, к трем часам дня у нас должен выявиться победитель.

Кого бы я хотел видеть победителем? Данросса или Горнта?

Горнту везет — везло, — размышлял он. — Господи, ведь Орланда — это что-то. Расстался бы я с ней на его месте? Конечно. Конечно расстался бы. А может, и нет — ведь ничего не было. Но я женился бы на ней, как только представилась бы такая возможность, и не отослал бы нашего ребенка в Португалию — негодный сукин сын этот Горнт. Или чертовски хитрый. Что из двух?

Выложила все напрямик — совсем как Кейси, но по-другому. Хотя результат тот же. Теперь все запутано. Или просто. Что из двух? Хочу ли я жениться на ней? Нет. Хочу ли я бросить её? Нет.

Хочу ли я завлечь её в постель? Конечно да. Ну так начинай кампанию, и в постель её без всяких обещаний. Не надо играть по женским правилам, все средства хороши на войне и на войне. Что вообще такое любовь? Это как Кейси говорила, и на сексе все не заканчивается.

Кейси. А с ней как? Ждать её теперь уже недолго. А потом что: постель, или свадебные колокола, или до свидания? Чтобы я снова женился — да будь я проклят! Мы уже это проходили, и так все паршиво получилось. Странная вещь, как долго я уже не вспоминал о ней».

Когда в сорок пятом Бартлетт вернулся с Тихого океана, он встретил её в Сан-Диего, через неделю женился и, полный любви и амбициозных планов, с головой окунулся в начало строительного бизнеса на юге Калифорнии. Момент для этого подобрался удачный, строительная индустрия шла в гору. Через десять месяцев появился первый ребенок, через год — ещё один, а ещё через десять месяцев — третий; и все это время он работал без выходных, с удовольствием; он был молод, полон сил и добивался больших успехов, но с женой они потихоньку отдалялись. Потом пошли ссоры, нытье и все эти «ты совсем не бываешь с нами», «пошёл он, этот бизнес», «мне наплевать на этот бизнес, я хочу во Францию и в Рим», и «почему ты не приходишь домой пораньше», «ты что, девицу завел», «я знаю, у тебя есть девица...»

Но никакой девицы не было, была лишь работа. А потом, в один прекрасный день, письмо от адвоката. Вот так, по почте.

«Черт, — досадовал Бартлетт, — так и не проходит эта боль. Но ведь я лишь один из миллионов, такое случалось и будет случаться. И тем не менее тебе письмо или звонок по телефону приносит боль. Приносит боль и приносит расходы. Расходы немаленькие, и большую часть получают адвокаты, получают значительную часть и умело раздувают вражду между нами, чтобы заработать на этом, черт побери. Ещё бы. Они живут за твой счет, живут за счет всех нас. От колыбели и до, черт возьми, могилы адвокаты раздувают ссоры и кормятся на пролитой тобой крови. Проклятье. Адвокаты — просто чума для добрых старых „Соединенных Штатов А". За всю жизнь встретил лишь четырех хороших, а остальные? Паразитируют на нас. И никому от этого не уйти!

Да. Этот ублюдок Стоун! Такой куш на мне сорвал, сделал из неё сущую фурию, навсегда настроил против меня и её, и детей. Я из-за него чуть не разорился и едва не потерял бизнес. Чтоб тебе гнить целую вечность, урод!»

Бартлетту стоило немалых усилий оторваться от этой саднящей, зияющей раны. Дождь напомнил ему, что все свелось к денежным потерям, что он свободен, и это ощущение свободы восхитительно.

«Господи! Я свободен, и есть Кейси и Орланда.

Орланда.

Господи, — думал он (боль от неудовлетворенного желания так и не прошла), — как же мне этого хотелось. И Орланде тоже. Черт побери, с Кейси все плохо, а тут ещё и с другой такая же история».

Он не был с женщиной уже месяца два. Последний раз это произошло в Лондоне — случайное знакомство, ужин вместе, потом постель. Она жила в том же отеле. Разведенная, никаких проблем. «Как это выразилась Орланда? Приятно покувыркались и застенчиво расстались? Да. Так оно и вышло. Только та штучка застенчивой не была».

Он стоял в очереди с ощущением счастья и необычайного прилива сил, смотрел на потоки воды и вдыхал поднимающийся от земли запах дождя.

По дороге, усеянной камнями и шматками грязи, несся поток, который переливался через длинную и широкую трещину в асфальте, чтобы взметнуться вверх, как на речных порогах.

«Этот дождь принесет немало хлопот, — думал он. — И с Орландой, кореш, хлопот не оберешься. Это уж как пить дать. Но должен же быть какой-то способ затащить её в постель. Что в ней такого, от чего голова идет кругом? Ну, отчасти лицо, отчасти фигура, отчасти взгляд, отчасти... Господи, да взгляни ты правде в глаза: она на сто процентов женщина и на сто процентов — беда. Лучше забудь про Орланду. Будь мудрее, будь мудрее, старик. Кейси была права: эта шлюха просто динамит!»

43

10:50

Дождь шёл уже почти двенадцать часов, и вся земля в колонии пропиталась влагой, хотя резервуары для дождевой воды оставались почти пустыми. Потрескавшаяся почва жадно принимала дар небес. Большая часть выпавших осадков стекала с затвердевшей от жары поверхности, превращая грунтовые дороги в трясину, а строительные площадки — в озера. Часть воды просочилась глубоко в грунт. Для разбросанных по склонам холмов поселков переселенцев это обернулось настоящей бедой.

Сооруженные из подручного материала — картона, досок, гофрированного металла, штакетника, брезента, — с трехслойными стенами и крышами у тех, кто побогаче, шаткие жилища лепились друг к другу, вырастали одно на другом, ряд за рядом, вниз и вверх по холмам. Вода залила земляные полы и тёмные проулки, где было полно отбросов, огромных луж и вымоин, и ходить там стало просто опасно. Дождь сочился через крыши, и мокло постельное белье, одежда и все остальное, скопленное за жизнь, но люди, которые теснились в своих лачугах, зажатых среди других халуп, лишь стоически пожимали плечами и ждали, когда дождь кончится. Строили эти бидонвили как попало, без всякого плана, с единственным намерением втиснуть в крохотный кусочек пространства ещё одну семью беженцев или нелегальных переселенцев, которые в действительности не были здесь чужими, потому что здесь был Китай. Стоило любому китайцу пересечь границу, как он в соответствии со старинным указом правительства Гонконга становился легальным поселенцем и мог оставаться в Благоухающей Гавани сколь угодно долго.

Преимуществом колонии всегда был избыток дешевой и безропотной рабочей силы. Потому что в обмен на предоставление постоянного убежища от поселенцев требовали одного — мирного труда по действующим на данный момент расценкам. В Гонконг никогда не зазывали иммигрантов — люди всегда приходили из Китая сами. Они прибывали сюда и днем и ночью, по воде, пешком, на носилках. Границу переходили каждый раз, когда в Китае случался голод или какое-нибудь потрясение, переходили целыми семьями — мужчины, женщины, дети, — переходили на время, чтобы рано или поздно вернуться домой, потому что Китай всегда оставался домом, даже через десять поколений.

Однако не всегда беженцы считались желанными гостями. В прошлом году наплыв людей просто захлестнул колонию. По какой-то до сих пор не выясненной причине и без предупреждения пограничники КНР ослабили жесткий контроль, и целую неделю люди шли через границу тысячами. Они беспрепятственно перебирались, в основном ночью, через поставленное для вида ограждение из шести полос колючей проволоки в один ряд, разделявшее Новые Территории и соседнюю китайскую провинцию Гуандун.