«Может, это и есть ответ на мой вопрос, — думал Армстронг. — Действительно, прежде чем взяться за работу, каждый китаец очень тщательно взвешивает все хату, и то, во что эти хату выливаются, всегда определяет решение».

В комнатушке стояла вонь, и он старался зажимать нос, чтобы не чувствовать её. Из вентиляционной отдушины разлетались капли дождя, который хлестал по-прежнему. Вся стена была покрыта плесенью и потеками от тысячи других ливней. Армстронг продолжал искать методично и тщательно, на это были нацелены все его чувства. Что-то спрятать в каморке было почти что негде. Кровать и постельное белье относительно чистые, хотя в углах спального места множество клопов. Под кроватью ничего, кроме вонючего ночного горшка с отбитыми краями и пустого чемодана. В нескольких старых кошелках и хозяйственной сумке — ничего. В ящиках комода немного одежды, дешевые украшения, нефритовый браслет сомнительного качества. Под одеждой спрятана вышитая дамская сумочка, довольно изысканная. В ней несколько старых писем. Вырезка из газеты. И две фотографии. И тут сердце замерло.

Через секунду Армстронг прошел в кухню, где света было побольше, и снова стал всматриваться в фотографии: нет, он не ошибся. Суперинтендент читал вырезку из газеты, а голова его шла кругом. На вырезке и на одной из фотографий были проставлены даты.

А Там сидела на табурете посреди просторной звукоизолированной комнаты в разбитом на ячейки подвале Главного управления полиции. Ярко освещенная комната была сплошь белой: белые стены и потолок, белый пол и одностворчатая белая дверь заподлицо, почти незаметная на фоне стены. Даже табурет был белого цвета. Она сидела в комнате одна, окаменев от страха, и говорила теперь более охотно.

— Что тебе известно о варваре на заднем плане этой фотографии? — донесся из скрытого динамика ровный металлический голос У, изъяснявшегося на нинтоке.

— Я уже говорила и говорила, и нету... Я не знаю, Господин, — хныкала она. — Я хочу домой... Я уже говорила, что толком этого заморского дьявола и не видела... Насколько я знаю, он только в тот раз и приезжал к нам, Господин. Я не помню, это было так давно. О, можно я пойду... Я уже рассказала вам все, все...

Армстронг наблюдал за ней через установленное под углом зеркало из погруженной в полумрак комнаты наблюдателей. У сидел рядом. Лица у обоих были напряженные и взволнованные. Хотя кондиционер работал исправно, навевая приятную прохладу, на лбу У выступили капли пота. Бесшумно крутились бобины магнитофона. За их спинами были размещены микрофоны и комплект электронного оборудования.

— Думаю, она сказала все, что нам нужно, — проговорил Армстронг, которому было жаль старуху.

— Да, сэр. — У старался не выдать нервозности. Впервые в жизни он присутствовал при допросе в Эс-ай. Очкарик испытывал страх и возбуждение, болела голова.

— Спроси ещё раз, откуда у неё эта сумочка.

У выполнил приказание. Голос его звучал спокойно и повелительно.

— Но я же рассказывала про это. И не один раз, — скулила старуха. — Пожалуйста, можно я по...

— Скажи ещё раз, и тогда можешь идти.

— Хорошо... хорошо... я скажу ещё раз... Это была сумочка моей хозяйки. Она подарила мне её, когда умирала. Она подарила её мне, клянусь, и...

— Последний раз ты сказала, что она подарила её тебе за день до смерти. Так что же правда?

А Там в волнении вертела в руках свою похожую на крысиный хвост косичку.

— Я... я не помню, Господин. Она была у неё... Это было, когда она умерла... Я не помню. — Рот старухи раскрывался, но никаких звуков из него не вылетало, и тут она выпалила в раздражении: — Я взяла её и спрятала после того, как она умерла, и там были эти старые фотографии... У меня нет фотографии моей хозяйки, так что я взяла их тоже. И ещё там был один серебряный таэль. Его мне хватило, чтобы оплатить часть пути в Гонконг во время голода. Я взяла все это, потому что никто из её гнусных детей и остальных членов семьи, которые ненавидели её и ненавидели меня, не дал бы мне ничего. Так что я взяла сумочку, когда никого не было... Она подарила мне её перед смертью, и я её просто спрятала. Она моя, хозяйка подарила её мне...

Они слушали, старуха не умолкала, и они давали ей выговориться. Часы на стене показывали 13:45. Допрос продолжался уже полчаса.

— Пока хватит, У. Через три часа допросим её снова на всякий случай, но думаю, что она рассказала нам все. — Суперинтендент устало поднял трубку и набрал номер. — Армстронг. Можете отвести её обратно в камеру, — сказал он в трубку. — Проследите, чтобы ей было комфортно, чтобы о ней позаботились, и пусть её осмотрит доктор. — В Эс-ай было принято осматривать задержанных до и после каждого допроса. Доктор сказал, что у А Там сердце и давление двадцатилетней.

Через какое-то время белая, почти невидимая дверь открылась и одетая в форму сотрудница Эс-ай доброжелательно позвала А Там. Та, ковыляя, вышла. Армстронг приглушил свет и переключил магнитофон на перемотку. У вытер лоб.

— Ты сработал очень хорошо, У. Схватываешь на лету.

— Благодарю вас, сэр.

Магнитофон перематывал пленку со все нарастающим визгом. Армстронг, который так и не оправился от потрясения, молча смотрел на него. Звук прекратился, и здоровяк вынул бобину.

— Мы всегда отмечаем дату, точное время и точную продолжительность допроса и присваиваем каждому подозреваемому отдельный код. Для надежности и секретности. — Он справился в книге, пометил номер на пленке, а потом стал заполнять бланк. — Проверяем при помощи этого бланка. Мы подписываем его, как проводившие допрос, и ставим вот здесь код А Там — V-11-3. Этот код совершенно секретный и хранится в сейфе. — Взгляд Армстронга стал очень жестким, У еле выдержал его. — Повторяю: тебе лучше запомнить, что в закрытый рот мухи не залетают и что все, в чем тебе сегодня пришлось участвовать, совершенно секретно.

— Да, сэр. Да, вы можете положиться на меня, сэр.

— Тебе также лучше запомнить, что правила для Эс-ай устанавливает только сама Эс-ай, губернатор и министр в Лондоне. И всё. Старые добрые английские законы, честная игра, полицейские уставы, хабеас корпус [231] , открытое разбирательство и обжалование приговора к особому подразделению или Эс-ай неприменимы. Эс-ай не передает дел в суд, её действия не подлежат обжалованию, она просто отдает приказ о депортации в КНР или на Тайвань — не знаю, что хуже. Понятно?

— Да, сэр. Я хочу стать частью Эс-ай, сэр, так что вы можете мне верить. Я не из тех, кто утоляет жажду ядом, — заверил У. От переполнявшей душу надежды у него даже голова кружилась.

— Хорошо. Ближайшие несколько дней ты будешь находиться здесь, в Главном управлении.

У разинул рот:

— Но, сэр, мой... Есть, сэр.

Армстронг вышел первым, выпустил Очкарика и закрыл за ним дверь. Ключ и бланк он передал агенту Эс-ай, дежурившему за столом.

— Пленку я пока оставил у себя. Вот расписка.

— Есть, сэр.

— Вы не позаботитесь о констебле У? Он погостит у нас пару дней. Начните собирать его данные — он был очень и очень полезен. Я буду рекомендовать его в Эс-ай.

— Есть, сэр.

Поднявшись в лифте на свой этаж, Армстронг ощутил во рту тошнотворный кисло-сладкий привкус дурного предчувствия. Допросы в Эс-ай были для него просто проклятием. Он терпеть их не мог, хотя проводил их быстро и с неизменным успехом. Ему больше нравилось старомодное состязание умов, требующее терпения, а не всех этих новомодных психологических приемов.

— Это все чертовски опасно, вот что я вам скажу, — бормотал он себе под нос, шагая по коридору.

Он вдыхал еле ощутимый затхлый запах Главного управления, ненавидя Кросса, и Эс-ай, и все, что за этим стоит, ненавидя сведения, до которых докопался. Дверь его кабинета была открыта.

— О, привет, Брайан, — пробурчал он, закрывая за собой дверь. Брайан Квок сидел, положив ноги на стол, и лениво листал утренние коммунистические газеты на китайском языке. По окну за его спиной бежали струйки дождя.